Когда слишком часто читаешь и пишешь о чужой смерти, она постепенно обесценивается. Становится будничным, обыденным явлением, таким же, как дождь или снег. После сотой написанной новости на эту тему, перестаешь рефлексировать по поводу гибели людей вообще. Трупы из новостей воспринимаются, как трупы из компьютерной игры. Когда старая новость уходит с экрана монитора, о вчерашних мертвецах тут же забываешь, потому что на смену им приходят сегодняшние. Читатели любят катастрофы и убийства, и те, кто пишет новости, старается им угодить, прилежно перепечатывая отчеты милицейских пресс-служб в новостные ленты.
Совсем другое дело, когда сталкиваешься с человеческим горем лично и воочию видишь заплаканные лица и гробы. В этом случае смерть становится чем-то большим, чем строчки на мониторе или в газете, скупая констатация конца человеческой жизни. Она проходит рядом, так близко, что начинаешь чувствовать исходящий от нее холодок, и вот тогда становится по-настоящему страшно. Некоторое время назад мне довелось побывать на шахтерских похоронах в городе Шахтерске. Массовая гибель подземных рабочих происходит в Донбассе достаточно часто, крупные аварии на шахтах случаются почти каждый год, а в последнее время все больше трагических случаев происходит на копанках. Так было и в этот раз. Местом очередной беды стал заброшенный забой, работы в котором велись незаконно. Три человека задохнулись в выработке из-за отсутствия вентиляции. Шахтеры в копанках часто гибнут по трое. Три человека – рабочая смена в среднестатистической «дырке». После гибели хозяева нелегальной шахты часто выбрасывают тела бедолаг-нелегалов в ставки и на терриконы, чтобы замести следы и отвести от себя подозрения. В прошлом году трех задохнувшихся горняков в Торезе бросили просто на опушке дубового леса, а хозяева копанки попытались убедить родственников, что пьяные шахтеры вообще не выходили на смену и задохнулись у костра. Каждый шахтер – потенциальный смертник. Нелегальный шахтер – почти верный камикадзе. Наверно, потому-то их смерти и принимаются нами так буднично – ведь знали, на что шли, когда лезли в дырки. Но есть ли выбор? Те, кому больше сорока, едва ли имеют шансы хоть где-то найти хороший заработок без какого-либо образования. Да и жилье в Шахтерске не продашь – за квартиру дадут копейки, за которые в областном центре и флигель не купить. В Шахтерск я попал спонтанно. Через несколько дней после трагедии мне позвонили американские журналисты, которые попросили устроить им экскурсию в этот город, показать шахты и копанки. Я согласился, и мы вместе провели в Шахтерске один день, намотав немало километров по безрадостным окраинам. Возникла мысль встретиться и поговорить с родными жертв недавней трагедии. Узнать координаты семей погибших накануне шахтеров оказалось несложно – в маленьком городе проблем с коммуникациями нет. Родственники одного из горняков согласились пообщаться с иностранными репортерами, и мы отправились прямо к ним домой. У погибшего шахтера по имени Сергей, к которому мы направлялись, не было ни жены, ни детей. Из родственников у него остались только мать и сестра – две убитые горем женщины, встретившие нас на пороге тесной и аскетичной однокомнатной квартиры. Мать погибшего Сергея рыдала и молилась. Сестра держалась спокойнее, но и ей слова давались тяжело. То, что они говорили, я слышал уже много раз. Это были стандартные добрые слова, которые обычно говорят о недавно умерших, но впервые эти банальности звучали для меня по-настоящему проникновенно и значили больше, чем текст на мониторе компьютера. Больше всего в их рассказе поражало, что погибший шахтер, рисковавший жизнью многие годы и в конце концов нашедший свою смерть в выработке, ушел в другой мир чуть ли не нищим, не нажив ни хором, ни счетов в банках. Возможно, если бы он рисковал жизнью при более высоких ставках, то имел бы хотя бы некоторые шансы нажить шальной капитал. Но абсурд ситуации заключался в том, что он шел на верную смерть задаром, и фактически умер напрасно, во имя ничего, как и тысячи других горожан, тихо ушедших из жизни в лихие времена.
Тогда, находясь, в одной из шахтерских «хрущоб» вместе с двумя безутешными женщинами, я подумал, что вся наша жизнь тут, в разоренном и вымирающем Донбассе, напоминает сюжет романа «Бегущий человек» Стивена Кинга, в котором бедняки, чтобы заработать денег, часто вынуждены были становиться участниками садистских телешоу, в которых их убивали и мучили. Если вдуматься, то разница между украинской реальностью и антиутопией американского писателя не так уж велика. Выживание нищей шахтерской провинции уже давно превратилось в долгий и утомительный забег наперегонки со смертью и бесконечное телешоу, которое давно уже никого не шокирует, и даже приелось. «Никто ведь силой не гонит их в эти шахты. Сами лезут» - бормочут телезрители, когда по телевизору рассказывают про очередного неудачника, погибшего в кустарном забое. «Погнался за деньгами – и получил» - обсуждаем мы участников украинского «бегущего человека». Впрочем, в нашем случае правильнее было бы называть его «ползущим» - так как гонка за деньгами в Донбассе происходит чаще всего в тесной угольной норе, высотой около 70 сантиметров, где передвигаться можно только на карачках. Да и деньги, которые за это платят – совсем не те, что обещали кинговским героям. У нашей действительности слишком много общего с той, выдуманной, книжной. Мы точно так же живем в страхе и нищете, точно так же рискуем жизнью, точно так же не можем выбраться из бескрайнего гетто, в которое постепенно превращается наша провинция. И точно так же, как герои американского писателя, мы покорно принимаем свою участь, выдуманную для нас неизвестно кем и неизвестно когда. Украинские жители испытывают патологический страх перед действием. Самая распространенная фобия среди нашего населения – боязнь любых перемен. Даже когда хуже, казалось бы, уже некуда, когда альтернатива безработице – нечеловеческие условия труда с риском тяжелого травматизма и смерти, когда терять нечего, кроме своих цепей, сопротивляться страшнее, чем играть в «ползущего человека». Выходить на демонстрации и митинги, создавать профсоюзы, требовать уважения к своим конституционным правам страшнее, чем убиваться в «дырке», задыхаясь и глотая пыль. Жителям Шахтерска удобнее умирать, чем бороться за жизнь. Я смотрел на убитых горем женщин, оставшихся без родного мужика, и не находил слов, чтобы их поддержать. Ведь поддержать можно людей, идущих к какой-то цели, поддержать можно действие, движение, но как поддерживать тех, кто никуда не двигается, ни на что не опирается, живет без целей и смыслов? Как поддерживать тех, кто плавает в невесомости? За что умирают украинские шахтеры? Ответ на этот вопрос едва ли знают они сами. Раньше гибли за коммунизм, за счастливое будущее, за трудовые подвиги и рекорды. Это была глупая, но понятная всем формула. А сегодня? Сегодня шахтеры умирают во имя бандитов и мусоров, во имя блатных номеров и вертолетов, и особняков на берегах теплых морей, где про уголь никогда и не слышали. И за этот долгий, растянутый во времени сомнительный подвиг, им не будет ни стел, ни памятников, ни денег, ни орденов. Читати...
Шахтер «Суходольской-Восточной» Игорь Сметанин, который доставал из шахты погибших в результате аварии горняков, рассказал «Lugansk Медіа Стиль» о тяжелых условиях работы на предприятиях ОАО «Краснодонуголь». Читати...
3 
4
