Казалось бы, прочитав «Чорного Ворона» Шкляра, я должен был оскорбиться дважды. Первый раз по национальному признаку, второй – по признаку своей принадлежности к русской литературе...
 
Мышиная истерия «протестующих» против романа Василия Шкляра «Чорный Ворон» достойно продолжила традиции «фаллоискательства» в современной украинской литературе. Наследники Валуева в который раз объявили миру: никогда в Украине не будет ничего украинского, и уровень украинской культуры, впечатанный во все телеканалы страны образами поющего ректора и косящего под хохляндского мессию звездного трансвестита, стал государственным эталоном «художественности», нарушать который не позволено никому. Даже писателям. Вернее – особенно писателям, ибо разучившаяся читать нация не дай бог, снова окунется в оскопленный мир литературы.
 

Казалось бы, прочитав «Чорного Ворона», я должен был оскорбиться дважды. Первый раз по национальному признаку, второй – по признаку своей принадлежности к русской литературе. Более того, я мог бы сделать все, чтобы писатель смягчил, нивелировал наиболее резкие страницы романа – ведь, пользуясь доверием автора, я читал роман еще в рукописи. Не скрою, дискуссия была, и я предупреждал своего коллегу, какую реакцию вызовет его роман. Но Василий Шкляр был непоколебим в своей правоте, и я признал, что, в конце концов, любое произведение мы обязаны судить по законам и силе таланта самого автора.
 
Что же касается града обвинений со стороны то, во-первых, у меня возникло огромное подозрение, что подавляющее большинство обличителей роман не читали и сообразно советской традиции дружно выкрикнули: «Но осуждаем»! А не читали они потому что, во-первых, не знают языка, на котором написан роман, а во-вторых, потому что вся их, с позволения сказать, «идеология» зиждется на двух тезах: дабы общество забыло о существовании «мовы», на которой можно создавать добротную литературу, а уж если не получается запретить писать на украинском книги, то бить и топтать ногами все, что выходит за рамки хуторянства и жлобства.
 
Однако не покидает горькое ощущение, что в пылу спора мы «с водой выплеснули ребенка». Я говорю о художественной ценности романа, потому что никто из критиков – даже тех, кто принял роман на «ура» – не заметил трогательную сцену, равной которой я не припоминаю в украинской литературе всего двадцатого столетия. Это сцена, когда герой с женой и ребенком, безуспешно пытаясь найти приют в домах испуганных единокровников, находят его у бедной еврейки Евы. Написанная пером мастера, эта сцена представляется мне неким продолжением всех библейских споров, разрешением многих вековых конфликтов, когда национальное на мгновение исчезает и человек остается как в первые дни сотворения мира – абсолютно обнаженным, а чувства его изначально просты и понятны – доброта, любовь, сострадание.
 
Безусловно, роман носит ярко выраженный националистический характер. Наверняка это было главной сверхзадачей автора, который, рассказывая историю повстанцев Холодного Яра, настойчиво долбит в темечко миллионам этнических украинцев, которые и сегодня, как во времена почти столетней давности, в страхе заперли двери и окна, пытаясь пережить смутные времена. Холодноярские повстанцы могли выбрать жизнь, могли раствориться в толпе гречкосеев, могли эмигрировать, плодя по миру многочисленные диаспоры, но они выбрали смерть. Это историческая правда. Они знали, что их будут клеймить как предателей, бандитов, будут клеймить свои же, у которых от украинства осталось лишь краткое «ко» в конце фамилии, но они все же выбрали смерть, потому что знали: свобода не падает манной небесной с неба, за свободу надо сражаться. Альтернатива свободы – только рабство. Или смерть. И если быть уж очень пристрастным критиком романа в части его исторической правды, то у нас есть возможность посмотреть на те события двадцатых годов не через страницы советских учебников (которые сегодня, слегка отредактировав, продолжает тиражировать Минпрос), а изучив реальные документы, которые автор и подает на страницах своего произведения. Да, история оставила свидетельства о том, что многие комиссары и чекисты носили еврейские фамилии, что большевики со своими имперскими идеями дали фору многим российским императорам, и именно поэтому отряды Красной гвардии убивали и уничтожали все украинское, не давая распасться любимому детищу Петра – Российской империи.
 
В конце концов, это право Шкляра считать Черного Ворона патриотом, а не бандитом. Как и право каждой нации выбирать своих героев. Напомню, что после Второй мировой войны англичане сопротивлялись созданию независимого государства Израиль. И тогда в воздух взлетел отель «Кинг Давид» с английскими офицерами, топились корабли, убивались оккупанты. С точки зрения англичан, будущий премьер Израиля Менахем Бегин как один из наиболее активных участников сопротивления был самым что ни на есть заурядным бандитом и террористом. Но почему же в Израиле его считают патриотом, героем? Да потому, что он боролся за свободу своего народа! Так почему же в этом праве отказывают героям украинского сопротивления?
 
А кто же у нас объявляет себя защитниками своих народов, которых, по их мнению, оскорбил автор?
 
Набор «радетелей» весьма убогий. Завсегдатаи телевизионных политических театров, которые давно вызывают раздражение у любого мыслящего человека, политологи «в штатском», никому не известные «консультанты» и «знатоки литературы». Лично я, когда вижу среди этих господ жирный загривок одного из защитников моего народа, постоянно вздрагиваю и думаю: вот этот субъект и есть повод для ближайшего погрома! А что общего у главы непонятного «русского блока» с моим другом выдающимся русским писателем Виктором Ерофеевым? Национальная общность? Вряд ли в нынешнем мире это принципиально. С тех пор как сталинские палачи фриновские и авербахи замучили в Гулаге Осипа Мандельштама и Всеволода Мейерхольда, национальная идентификация утратила свой смысл. Мир разделился на таланты и завистливую сволочь, на святых и убийц, на людей честных и продажных. Поэтому радостные возгласы «вурдалаковских» газет, что «дело Шкляра» будет разбираться в Европарламенте сам депутат Мирский, который, конечно же, «не слышал как поет Карузо, но знает, что поет очень плохо, потому, что сосед Изя ему напел», это продолжающийся пир шакалов над великой и растерзанной украинской литературой.
 
И все же история о несдавшемся атамане Вороне не закрыта. В этом ярком и талантливом романе мне не хватает более прямого ответа на главный вопрос: так кто же виноват в том, что Украина не состоялась как государство в двадцатых годах прошлого столетия? Почему не состоялась и в начале века двадцать первого, где вроде и флаг национальный есть, и гимн, и даже в парламенте некоторые депутаты смеют говорить на «мове»? С чекистами еврейской национальности автор разобрался. И с российскими оккупантами – тоже. Но уж слишком скупо подметил, как постепенно закрывались двери своих же селян перед повстанцами, как свои отказывали своим в куске хлеба, в крове. Очевидно, не хотел втаптывать в грязь бедных, забитых, неграмотных, еще помнящих крепостное право. Лишь упрекнул, что не поняли они, о какой мифической воле эти повстанцы написали на своем стяге. А любопытно было исследовать цену стыдливого умолчания, чтобы ответить на вопрос: а что же сейчас? Почему же сегодня та давняя холодноярская история, о которой не знали целые поколения, волнует лишь узкий круг?
 
Во время телевизионного шоу, где роман «Чорный Ворон» был предан анафеме, «в одном окопе» с потомками ревкомовцев и комиссаров сидел сын поэта, который отдал свою жизнь за свободу Украины. Что это? Политическая слепота? И уж совсем развеселил успешный издатель, объясняя, что слово «жид» в девятнадцатом веке звучало не так оскорбительно, как в двадцать первом. Знает ли этот издатель, кто написал самую блестящую статью о Тарасе Шевченко, которого весьма сложно заподозрить в любви к евреям? Вряд ли. Ведь статью написал один из основателей сионизма Владимир Жаботинский. Националист воздал должное националисту. Защитник еврейского народа воспел защитника народа украинского. И на этом пора прекратить игры на национальных чувствах. Потому что слова «жид», «москаль», «хохол», «лях» в произведениях Гоголя, Шевченко, Достоевского и, конечно же, Василия Шкляра, это не столько определение национальности, сколько характеристика отвратительных национальных черт, которыми болен любой народ на нашей планете.
 
И последнее. Работая в Союзе писателей не один год, я всегда с любопытством наблюдаю, как после летних каникул в писательской жизни нарастает интригующая нота: выдвижение на Шевченковскую премию! По количеству скандалов, поисков толкачей, головоломных трюков с рецензиями одного выдвижения хватило бы на голливудский блокбастер. Оно и понятно. Слишком велик авторитет премии, которую не всегда давали за талант, а в прежние времена приходилось стоять в живой очереди, словно ждешь импортный гарнитур, который обязательно получишь, когда придет твой черед. Но с любопытством наблюдая и за лауреатами, и за часто меняющимся составом Шевченковского комитета, в силу своей приверженности к комедии, я постоянно накануне мартовских торжеств задаюсь вопросом: а принял бы премию своего имени Тарас Григорьевич из рук киевского генерал-губернатора?
 
И все-таки в следующем году все будет намного веселее, интереснее. Потому что «Чорный Ворон» поднял планку премии на такую высоту, с которой мы, возможно, увидим новую Украину. Ту, о которой мечтал и Тарас Григорьевич, и упрямый атаман, сгинувший в лесах Холодного Яра.
 
Анатолий Крым
 
УНИАН