Вчера посмотрел совершенно замечательную иранскую черно–белую короткометражку "Ночью шел дождь" (An shab ke barun amad, 1967) некоего Камрана Ширделя. (По ссылке из заголовка лежит фильм на youtube, снабженный английскими сабами) Документальное кино–«доказательство» того, что мы с вами живем где–то на стыке двух миров – мира абсурда и мира безумия. Или просто тихо варимся в аду. Вы не поверите, но, наконец–то, на без преувеличения фундаментальный, метафизический, экзистенциальный и "трансцендентный" вопрос бытия "А был ли мальчик?" хоть кто–то да попытался ответить. Сделал это иранский режиссер, 40 лет назад, после чего шокированная иранская власть фильм забанила, потом лет 10 спустя разбанила для местечкового фестиваля, и... снова забанила. Кому лень смотреть старый 38–минутный черно–белый фильм на персидском, расскажу, о чем там речь.
38 минут режиссер фильма отчаянно пытается разобраться в "эпическом героизме" одного мальчика из деревни в Северном Иране. Если верить газетным заголовкам, мальчик во время сильнейшего дождя, когда на путях размыло мост, поджег свою куртку и, размахивая ею над собой – героически остановил поезд, и спас тем самым сотни пассажиров. Новость мгновенно разлетелась по стране. Местным железнодорожникам, допустившим казус, влетело по первое число. Застрекотали телеграммы и полетели директивы, то ли мальчика наградить, то ли сделать выговор станционным смотрителям, которые не просемафорили вовремя.
Это тезис.
Антитезис. Съемочная группа прибывает в провинцию и начинает разбираться в "эпическом поступке мальчика". Уже где–то на пятой минуте археологических изысканий выясняется, что в историю мальчика верят далеко не все. Один местный журналист верит, он и написал об этом. Другой — редактор местной газеты — устал сообщать столичным корреспондентам, что это полная ерунда, и мальчика вообще не существует в природе. Камран Шидель, немного очумев от того, что границы реальности, как от дождя железнодорожные пути, также начинают размываться, и это явно не к добру, с надеждой и верой в разум идет к губернатору провинции. Губернатор уверяет, что дождь шел, и мальчик существует на самом деле, и награды парень действительно достоин, и вообще, "мы все им гордимся". Съемочная группа едет на станцию, опрашивает тамошних работников. Те клятвенно заверяют, что мальчика никакого не было. Дождь? Дождь был, да, причем настоящий ливень! – поэтому и размыло мост. Только не тот мост, про который писали в газете, а другой совсем, в трех километрах от дома мальчика. И зажечь свою куртку или рубашку он никак не мог – дождь же! "Говорят, он керосином ее облил и поджег...", — потихоньку сходящий с ума режиссер пытается спасти рассыпающийся на глазах фильм о герое. "Ну–ка, давайте мне рубашку, обольем ее водой, потом смочим керосином, и попробуем ее зажечь одной спичкой — если получится, ваша взяла!" Где–то на 15–й минуте на экране вырастает внушительная фигура мужика, работника ЖД, который чуть ли не по бумажке быстро–быстро зачитывает, точно слово в слово повторяя заученную речь, свою версию случившегося: выясняется, что это он семафорил поезду. Только семафорил не там, а здесь. И поезд остановился не здесь, а там. И поезд был не пассажирский, а товарный. В общем, как в том анекдоте про лотерею "и не выиграл, а проиграл". За 38 минут нашлась целая куча героев, профессиональных жд–работников, машинистов, и свидетелей. Свидетелей, конечно, больше, чем героев. Проблема в том, что каждый из них говорит что–то прямо противоречащее чужим свидетельствам. И режиссер чуть ли не каждое интервью снабжает короткой нарезкой из ответов какого–то мужика, который бросает в камеру "Это чистейшая ложь".
Вспотевший режиссер, оставив всякую надежду, и понимая, что попал или в Ад, или во Вселенную Абсурда, параллельную настоящей, или в сон кэролловской Алисы, и никак не может из этого дурного сновидения вылезти – плетется в деревню, где "якобы живет якобы мальчик якобы совершивший якобы героический поступок". Учитель уверяет, что мальчик–отличник и врать не умеет. Старшина деревни тоже вступается за мальчика. Мальчик (который существует, вот же он, прямо перед камерой!) — точно также, как та внушительная фигура выше — начинает оттарабанивать в камеру заученную речь, свою версию случившегося: дождь действительно шел, но не ливень; пути размыло, но не там, а здесь; поезд остановился, но здесь, а там; поезд был да, товарный, но на нем были и пассажиры. Да хоть у машинистов спросите! И опять режиссер снабжает интервью нарезкой "Это чистейшая ложь!"
Синтез. К финалу у режиссера, съемочной группы, а с ними вместе и у самого документального фильма и его зрителей — окончательно едет крыша. Монтаж в стиле Тони Скотта. Диалоги смешались, на экране быстро–быстро сменяются лица, за кадром кричат "я просемафорил", "нет я", "дождь был не сильный", "да лило как из ведра!", "мальчик не умеет врать", "да не было никакого мальчика", "нет был", "а я говорю, не было". И в финале "Да все это чистой воды ложь!"
Вывод? На фундаментальный вопрос "а был ли мальчик" дано два ответа. Да, был. Нет, не было. А вы как хотели? Извините, но Камран «хотя бы попытался»! Такой вот "Расемон" случился в одной иранской провинции. И теперь стало немного понятнее, откуда же интерес у культовых иранских режиссеров Киарастоми и Махмальбафа к вот этой вот "верификации истины и лжи", к вопросу "иллюзия это или реальность?", к границе, которая проходит между выдуманным, "фикшен" — и настоящим, "нон–фикшен", к границе, разделяющей документальное кино от мокьюментари. Существует ли объективная истина в принципе? Очевидный ответ рационального мышления — разумеется! Иранцы так в этом не уверены. И когда вы за пять минут видите перед собой человек 10, при этом каждый говорит что–то свое, причем все они уверены, что не лгут, а говорят чистую правду — и вы тоже вместе с ними задумаетесь. И вопрос "а был ли мальчик" уже не покажется вам смешным. Да, математика, логика, "объективное положение вещей" говорят нам о том, что мальчик либо действительно был, и был героем; либо никакого мальчика не существовало. Одна версия исключает другую, ведь так? Так, да не совсем. Жизнь не математика, и судя по фильму (кстати, назван он "Ночью шел дождь" именно потому, что лишь это объединяет всех свидетелей и героев: в том, что ночью шел дождь, уверены все, проблема в том, что дальше показания расходятся!) в Иране бок о бок могут жить люди в совершенно разных при этом реальностях. И реальностей этих великое множество. И объединить их в одну — никакая математика не сможет. Почему? Потому что люди перед вами рубаху будут рвать и говорить: "Да мамой клянусь, так и было, собственными глазами видел!" И возразить вам им будет нечего.
via d3.ru |
0
3
